В это время мы услыхали шаги приближающегося царского семейства и загремела “Слава”. У всех нас от высокого наслаждения слышать эту русскую песнь, от чувства преданности государю, который находился тут же рядом и слушал ту же “Славу”, и от волнения перед игрой забегали мурашки по коже. Сделалось холодно… Забренчали балалайки и полились звуки наших родных русских песен. Куда я ни смотрел в это время за кулисы, где толпились играющие, везде видел актеров, отбивающих такт. Это делалось как-то машинально. Послышались последние аккорды балалайки. Вот сейчас поднимется занавес. Все начали креститься. Сестра и я внутренне молились. Раздался шум и занавес поднялся. Первая снежинка заговорила:

– Отчего нам стало скучно?

Вторая ей ответила:

– Что-то неблагополучно.

И вот пьеса пошла. Раздались аккорды, под которые должен был выбежать ветер, и вот вылетел с шумом Игорь, и я слышу, как он уверенно и громко говорит:

Пути мои далеки.

Я надуваю щеки,

Лечу, лечу, лечу…

В это время особой машиной изображается шум ветра. Игорь взбегает на холм и кричит:

Пляшите же, сестренки,

Кружитесь предо мной,

Я научу вас шмыгать,

Взлетать, кружиться, прыгать,

Я – брат ваш ледяной…

После этих слов снежинки начали одна за другой бегать по сцене под очень красивую музыку. Я слышу, что раздаются последние аккорды: сейчас мне надо будет выходить. На меня вдруг налетает какое-то торжественное настроение весеннего дождя… Я расправляю руки, с которых падают зеленовато-серебряные ленты, наподобие воды, и выхожу тихо и медленно на сцену. Все залито зеленоватым светом. Сначала я останавливаюсь у дерева и смотрю в ряды. Вот сидит государь в стрелковом мундире, государыня, и на ее коленях – маленький наследник. Мама нагнулась к государыне и что-то шепчет. Она меня не видит. Вот она откинулась, заметила меня и как будто вздрогнула. Все это, конечно, произошло в одно мгновение. Я иду и говорю под музыку:

Я к вам иду, иду я к вам.

Я краснею, чувствую близость государя, которого немного вижу. Вот дошла очередь до моего любимого места, которое я стараюсь сказать повышенным голосом:

Мои струи собьются с вами,

И над полями и лугами

Мы вознесемся к небесам…

В это время я всегда чувствовал, будто бы я действительно возносился высоко в голубое небо. Тот, кто бывал в деревне, поймет меня, если я скажу, что у меня было чувство “деревенское”, которое бывает в деревне в хорошую летнюю пору.

Кроме этих стихов, я очень любил мои последние слова, после которых должен был выйти Костя (солнце). Обращаясь к ветру, я говорю:

Но погляди: за мною

Лазурною тропою

Идет великий вождь!

В это время вышло Солнце в золотом костюме, и в рядах пошел шепот. После длинной речи, которую оно говорит, я ухожу за кулисы.

На представлении за кулисами было очень тесно. Кроме актеров, там стояли еще рабочие, которые поднимали на блоках заднюю движущуюся декорацию. Татиана, Игорь, Старицкий, Муханов и я были сценариусами. Итак, мне надо было толкаться между рабочими и актерами, чтобы всех вовремя посылать на сцену. В эти минуты я бывал всегда ужасно злым, так как приходилось толкать всех, торопить всех, отвечать на глупые вопросы всем и т. д. Я даже поругался с “сиренью”, с которой, конечно, мы помирились после представления. Она мне говорит: “Олег Константинович, ради Бога, уйдите отсюда, вы мне ужасно мешаете!” Через несколько мгновений она мне еще что-то сказала, а я ей ответил: “Да бросьте ко мне приставать!” Но в сущности она была права, так как я им ужасно мешал.

У нас, как я уже писал, в роли яблонь играли две девочки: Шидловская и Зернина. Мы их всегда очень изводили и спрашивали, кто из них древо познания добра и кто – древо познания зла. Обе отвечали, что они древо познания зла. Я очень любил их выход.

В общем представление сошло хорошо и публика была очень довольна. После этого играли французские актеры Andrieu и Paul Robert – очень смешную пьесу. Читала стихи Стрельская и было еще несколько номеров. Мне приходилось еще участвовать в двух живых картинах, в роли альтенбургской невесты и великой княгини Екатерины Павловны. Первая картина представляла сватовство русских витязей с альтенбургскими крестьянами, а вторая – семью императора Павла Петровича.

По окончании спектакля папа, мама и все приглашенные собрались в картинной галерее и ждали шествия цветов, жуков, птиц и других участвовавших в первой пьесе. Все они с цветами в руках проходили мимо папа и мама, причем клали цветы у их ног. Самые маленькие проделывали это настолько смешно, что все улыбались… По окончании шествия всех позвали обедать. В шести залах стояли круглые столы, за которыми сидели дети, их матери и много других приглашенных. Нам, то есть Татиане, Косте и мне, хотелось устроить такой стол, чтобы никого из больших за ним не сидело, а сидели бы только мы и самые симпатичные дети…

Вскоре все задвигали стульями и надо было прощаться. Это всегда так грустно! За эти репетиции и представление все так сошлись, всем было так весело! И вот теперь все это кончилось, и кончилось навсегда! Все побежали переодеваться, чтобы поспеть на экстренный восьмичасовой поезд. Я бегу на квартиру к Н.Н. Ермолинскому, чтобы тоже переодеться, и встречаю там Макса (Муханова). Мы с ним очень подружились за последнее время. Я его схватил, поцеловал и сказал: “Спасибо тебе, Макс, что ты так помогал нам и что так хорошо исполнил свою роль!”

Я побежал на большой подъезд, откуда все отъезжали. Гости говорили, что им тоже жалко, что всё кончилось. Меня одна девочка даже остановила и сказала: “Кланяйтесь Татиане Константиновне, Константину Константиновичу и Игорю Константиновичу, скажите им, что было очень весело, и поблагодарите их!”

Все уехали, я пошел в залу, где стоит наша сцена, и показалось мне, что тут сделалось так грустно. Я взошел на подмостки. Везде беспорядок. Лежат декорации, стружки, стулья. Между мусором я нашел ветку какого-то цветка, кажется, ветку одной из яблонь. Я улыбнулся, поднял ее и ушел”.

В Швейцарию после воспаления легких – На Корфу у тети Оли, королевы греческой – После консилиума врачей я ухожу в бессрочный отпуск и уезжаю на кумыс в Оренбург – Сестра Татиана влюбляется в князя Константина Багратион-Мухранского

С 4 по 5 мая я был дежурным по полку и по нездоровью чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью я даже не обходил полка. Вернувшись после дежурства домой, я почувствовал себя скверно и на следующий день не послал на высочайший выход по случаю дня ангела государя, а слег в постель. У меня оказалось воспаление легких.